Наконец, сложная марксистская система, на основе которой определяется «прогрессивный» или «реакционный» характер каждой конкретной войны для большинства населения малопонятна и не очень убедительна. У народа свои критерии и оценки. Как бы повел себя марксист Ленин, окажись он в России 1812 года где-нибудь под Бородино? Как бы к его призывам отнеслись фельдмаршал Кутузов и русская армия? Не говоря уже о простом мужике с его «дубиной народной войны»?

Пораженческая позиция непопулярна во все времена, при всех режимах и при любой аргументации. В конце XX века в России это на себе испытали некоторые демократы, занявшие пораженческую позицию в чеченском конфликте. Славы не снискали и они, хотя первая (ельцинская) война в Чечне была не менее коррумпированной, бездарной, гнилой и непопулярной, чем первая мировая война. При этом Россия была также экономически, политически и психологически надломлена, а власть, мягко говоря, нелюбима народом.

Никак не объясняет успех большевиков и их собственный «мирный план». Может быть, внешняя политика Временного правительства и наводила народ на мрачные подозрения, но даже на таком фоне большевистская альтернатива выглядела (для любого здравомыслящего человека) просто ужасающе. Вчитаемся в ленинские строки, они того стоят: «Социальные» попы и оппортунисты всегда готовы мечтать о будущем мирном социализме, но они как раз тем и отличаются от революционных социал-демократов, что не хотят думать и помышлять об ожесточенной классовой борьбе и классовых войнах для осуществления этого прекрасного будущего... Если теперешняя война вызывает у реакционных христианских социалистов, у плаксивых мелких буржуа только ужас и запуганность, только отвращение ко всякому употреблению оружия, к крови, смерти и пр., то мы должны сказать: капиталистическое общество было и всегда является ужасом без конца. И если теперь этому обществу настоящая реакционнейшая из всех войн подготовляет конец с ужасом, то мы не имеем никаких оснований приходить в отчаяние».